Бонни хихикнула и раскрыла объятия.

— Ей-богу, ты мне нравишься, Кори. Ты такой хорошенький.

Глаза Кори случайно задержались на темной тени под тугонатянутым голубым нейлоном, и похоть взяла верх над беспокойством. Он и думатьзабыл про хождение на цыпочках, оказался возле Бонни и, когда они соединились,где-то в лесах зазвенела цикада.

14

4:00 пополудни.

Бен Мирс оттолкнулся от стола, закончив дневное писание.Чтобы вечером можно было с чистой совестью пообедать у Нортонов, он отказалсяот прогулки в парке и работал почти весь день без перерыва. Он встал ипотянулся, слушая, как хрустят позвонки. Торс был мокрым от пота. Бен подошел ккомоду у изголовья кровати, достал свежее полотенце и отправился в ванную,чтобы вымыться до того, как кто-нибудь другой вернется с работы и застрянет вдуше.

Он повесил полотенце через плечо, повернул обратно к двери,а потом подошел к окну, за которым что-то привлекло его внимание. Но не вгородке. Удел дремал в позднем пополудне под небом того особенноготемно-голубого оттенка, какой в дни позднего лета украшает Новую Англию. Задвухэтажными домиками Джойнтер-авеню, за плоскими асфальтированными крышами, запарком (сейчас там били баклуши, катались на великах и ссорились по пустякамвернувшиеся из школы дети) Бену видна была северо-западная часть города, гдеБрок-стрит исчезала за откосом того самого первого поросшего лесом холма.

Взгляд Бена естественным образом пропутешествовал к бреши влесном массиве — там Бернсроуд буквой «Т» пересекалась с Брукс-роуд, — идальше, наверх, туда, откуда вниз на город глядел дом Марстена.

Отсюда, уменьшенный до размеров детского кукольного домика,он казался великолепно сделанной миниатюрой, и это нравилось Бену. Из окнакомнаты дом Марстена виделся такого размера, с каким можно было иметь дело.Можно было поднять руку и загородить его ладонью.

На подъездной дороге стояла машина.

Бен стоял с полотенцем через плечо, не шевелясь, глядя изокна на эту машину и чувствуя, как в животе закопошился ужас, проанализироватькоторый он не пытался. Два отвалившихся ставня повесили на место, отчего домприобрел вид скрытного слепца — прежде этого не было.

Губы Бена беззвучно шевельнулись, словно выговаривая слова,которых никто — даже он сам — не мог понять.

15

5:00 пополудни.

Мэтью Бэрк с дипломатом в левой руке покинул здание среднейшколы и через пустую автостоянку прошел туда, где стоял его старый«шевви-бискайн», до сих пор в прошлогодних зимних шинах.

Бэрку было шестьдесят три, до обязательной отставкиоставалось два года, но он еще нес полную нагрузку и уроков английского, ивнепрограммных занятий. На эту осень пришлась школьная постановка, и он толькочто закончил читку трехактного фарса под названием «Проблема Чарли». Емудостался обычный избыток совершенно невозможных ребят, дюжина пригодныхэкземпляров — они, по крайней мере, затвердят свои роли (чтобы потом исполнитьих дрожащим голосом, с мертвенной невыразительностью) и трое ребят, выказавшихспособности. В пятницу он распределит роли и со следующей недели примется зачерновую работу. И вплоть до тридцатого октября — до дня спектакля — они будутдружно трудиться. По теории Мэтта, спектакль, поставленный силами среднейшколы, должен быть таким же, как тарелка кемпбелловского супа «Элфабет»:безвкусным, но не вызывающим отвращения. Придут родственники и будут ввосторге. Придет театральный критик из камберлендского «Леджера», он разразитсямногосложными экстатическими дифирамбами, поскольку получает деньги именно затакую реакцию на любой местный спектакль. Исполнительница главной женской роли(в этом году, вероятно, Рути Крокетт) влюбится в кого-нибудь из труппы и,вполне вероятно, лишится девственности после вечеринки для участников. А потомМэтт возобновит работу «Клуба спорщиков».

В шестьдесят три года Мэтт Бэрк все еще получал удовольствиеот преподавания. Дисциплину он поддерживал паршиво, за что и поплатился всемикогда-либо предоставлявшимися ему возможностями подняться до административногопоста. Для того, чтобы эффективно работать помощником директора, у Мэтта былчуточку более мечтательный взгляд, чем следовало, однако недостаток дисциплиныникогда не сдерживал его. Он читал сонеты Шекспира в холодных, урчащих трубамиклассах, полных летающими самолетиками и шариками жеваной бумаги; он садился накнопки и рассеянно выбрасывал их со словами: «Найдите в учебнике страницу 467»,открывал ящики, чтобы достать бумагу для сочинения — и обнаруживал сверчков,лягушек, а один раз семифутовую черную змею.

Он странствовал вдоль и вширь английского языка, какодинокий и странно благодушный древний мореход: Стейнбек — первый урок, Чосер —второй, тематические упражнения — третий и функции герундия перед самым ленчем.С пальцев не сходила желтизна — скорее, от меловой пыли, чем от никотина — ивсе равно это были остатки наркотического вещества.

Любви и почтения дети к нему не питали (он не был некиммистером Чипсом, чахнущим в американской глубинке в ожидании Росса Хантера,который его обнаружит), но многие ученики Мэтта действительно зауважали его, анесколько человек научились от него тому, что преданность — эксцентричная илискромная, все равно — может заслуживать внимания. Мэтту нравилась его работа.

Сейчас он сел в машину, слишком сильно утопил педаль газа,подождал и снова надавил. Он настроил приемник на портлендскую рок-н-ролльнуюстанцию и догнал громкость почти до искажения звука: Мэтт считал рок-н-роллотличной музыкой. Он задним ходом выбрался из своей щелки на стоянке, тормознули снова завел машину.

На Тэггарт-Стрим-роуд у него был домик, куда крайне редкозаглядывали гости. Мэтт никогда не был женат, и вся его семья состояла из братав Техасе, который работал в нефтяной компании и писем не писал. Если честно,Мэтт без привязанностей не скучал. Он был одиноким человеком, но одиночествоникоим образом не исказило его душу. Он притормозил перед мигалкой напересечении Джойнтер-авеню с Брокстрит, потом повернул к дому. Тени ужеудлинились, а дневной свет — ровный, золотой, как на картинах французскихимпрессионистов — приобрел занятную, чудесную теплоту. Мэтт взглянул влево,увидел дом Марстена и бросил в ту сторону еще один взгляд.

— Ставни, — вслух сказал он под рвущийся из приемниказаводной ритм. — Снова навесили ставни.

Он заглянул в зеркальце заднего вида и увидел, что наподъездной дороге возле дома стоит машина. Мэтт преподавал в Салимовом Уделе спятьдесят второго года и ни разу не видел на этой подъездной дорогеприпаркованной машины.

— Там что, кто-то живет? — спросил он в пространство ипоехал дальше.

16

6:00 вечера.